Дмитрий Воденников

«Труби, Воденников, подъем, Воденников, подъем!»

Я давно хотел взять интервью у Дмитрия Воденникова. Дело в том, что когда я впервые услышал аудиозапись его «Как дымно здесь…» (корректор подсунул), я разрыдался как малолетка. Так вот какая она — высокая поэзия! Захотелось узнать, что творится внутри современного поэта, разобрать его на клеточки, молекулы, атомы… Насколько это получилось удачно, судить вам. Но я был просто в шоке от его ответов на мои незамысловатые вопросы.

Чем, кроме творчества вы еще занимаетесь?

Я не занимаюсь творчеством. Как будто им можно заниматься. Так что само направление разговора неправильное, тупиковое что ли. Я жду стихов, потом их пишу (если дастся такая возможность, если они придут). Все остальное время я занимаюсь тем, что испытываю жизнь. И в первом, и во втором смысле этого слова. Проверяю на прочность и просто проживаю. Испытываю, в общем.

И кто оказывается сильнее — вы или жизнь?

Я. Так всегда бывает, и так и должно быть. Понимаете, в чем дело. Вот я смотрю на большинство людей (ну, положим, в сетях, в Интернете) и вижу, как работает один механизм: человек исчерпывает программу и потом начинает ностальгировать. По истории ЖЖ, по девяностым годам, которые были реально прорывающие во многих отношениях, производили новые смыслы, по своей любви (вот двадцатилетние девушки очень такие вещи любят)… Еще по чему-то. Человек всегда легко придумывает, о чем тосковать. Но странная вещь — на самом деле в жизни нет ничего, по чему стоит ностальгировать. Ностальгия — это в правильном употреблении слова тоска по родине, а для человека нет никаких родин, кроме тех, которые есть сейчас, так что и тосковать, получается, не о чем.

Не тоскуете по старому?

2011 год производит еще больше смысла, точнее — ровно столько же, но сейчас этот опыт свеж и поэтому воспринимается как больший. ЖЖ мертвеет, но возникает кнопка like в Facebook. И это только на первый взгляд плохо. Это просто новая неосвоенная философия.
Старой любви вообще не бывает. Она либо есть, сейчас, и тебе трудно дышать от счастья, и ты начинаешь ссору, чтоб хоть как-то сбросить напряжение счастья, либо это самовлюбленная фиксация на себе, на своей травме, на своем «как я его любил» и «как я хочу, чтоб он лежал в моем кармашке». Фиг тебе. Никто не ляжет больше в твой карман.
И вот когда это понимаешь, то приходишь к тому, что в мире есть только твоя победа. Проигрыша нет. Это очень сильный опыт. Все лежит на поверхности.

Я, видимо, соглашусь. Потому что даже какое-то видимое на первый взгляд поражение в итоге все равно оказывается победой.

Ну да. У меня недавно была мастерская (такой семинар по поэзии). Так вот один из моих учеников-слушателей Антон Жеребнов написал этот стишок:

Мои милые,
мои
не-
замысловатые,
но
мои стихи,

до свидания!

Стихи мои,
я буду по вас
скучать.

Самое сильное в этих стихах — отсутствие гундежа. Он осознает, что это потеря, что стихов может никогда после уже не будет. Но он их целует в макушку, разворачивает и слегка подталкивает в спину — и теперь уже видит только затылки. Это стихи уходят. По ним можно скучать, их можно любить. Но их надо отпустить. И тогда мир отпустит тебя. Влиять на мир очень просто.

У вас есть какое-то переживание из прошлого, к которому вы время от времени возвращаетесь — по собственной воле или помимо нее?

Переживание из прошлого? Есть, наверное. Например, нам иногда снятся какие-то наши идеальные истории. Мне вот снились на протяжении пятнадцати лет изредка одни и те же сны. Там повторялась такая пронзительная картинка — ситуация счастья, что даже проснувшись, я полдня ее носил где-то в диафрагме. А полдня для сна — это много. Но теперь оно сбылось, пришло из сна, и больше не снится. И слава богу. Все теперь только здесь.
Еще я думаю, что во мне не раз отзовется потеря мамы в шесть лет. Я вообще в это не верил, но когда в 30 лет сильно был пробит фильмом Скорсезе про мальчика-робота, который искал мать, понял, что тут придется еще платить. Толстой про это писал. В 80 лет. Про свою тоску. Но мне жаль, если так будет. Не хочется знать, что есть просто химия сиротства. И что она якобы всегда в тебе. Это скучно. Я надеюсь, что это тоже заблуждение.

Человек сложен?

Понимаете, человек сложно и одновременно просто устроен. И можно всю жизнь прожить на простых, но таких сладких и мучительных уровнях. Как все. Но история человечества как массы уже не очень интересна. Надо искать выход в другую человеческую породу. Она уже в нас есть и всегда была, но сейчас особенно актуально ее перезапустить, открыть клапан.

Это необходимо — выходить на новый уровень?

Если человек — это внутреннее повествование (Оливер Сакс, в частности, об этом говорил, разбирая пограничные случаи), то не лучше ли не превращать это внутреннее повествование в блуждание по кругу? Пусть это будет рассказ с открытым финалом. Проживая одно, выходим дальше, на следующий этап.
Вот есть много исследований мозга. В частности, есть убеждение, что мозг закольцован сам на себе, он ничего не способен выдумать нового, строит все из уже известных кубиков. Даже принимает за тебя решение, выдавая тебе через 30 секунд сигнал, что этот выбор ты сделал сам. То есть никакой свободы воли, в сущности. Это кажется ужасным, но только на первый взгляд.

Как вы сегодняшнюю поэзию можете охарактеризовать? Кого-то выделяете для себя?

Гениальность в том и состоит, чтобы связав на первый взгляд несвязываемые вещи, показать новый путь, новую сверхсвязь. Взять один кубик, добавить к нему другой, но поставив его на первый, а не положив рядом. И вот уже новая ступень.
В стихах, если говорить о них, мне нравится это. Хотя просто стихи мне не нравятся. Мне скучно. Я не литературный человек.
В свое время Интернет облетела ссылка на лекцию английской ученой, которая пережила инсульт. Она рассказала, как реагирует мозг, когда отключается одно из полушарий. Как можно раскачиваться, словно на качелях, переходя из одного состояния — слияния со всем в другое — эгоистическое и логическое.
Так вот, большинство стихов вообще ни о чем. Это тексты людей, не переживших инсульт, но и не живущих в сознательном полушарии. Они ни о левом, ни о правом, ни о качелях между ними. Но есть и другие стихи. Их мало, но они есть. И это здорово.

Из современных кто нравится? Вера Павлова, Елена Фанайлова? По-моему, они сейчас очень востребованы. Многие Земфиру любят, хоть она и открещивается от звания поэта и называет свои тексты — текстами…

Мне очень нравились и Павлова, и Кирилл Медведев. Многие нравились: Александр Анашевич, Федор Сваровский, Ярослав Могутин. Нравится «Андрей Иванович» Фаины Гримберг. К Земфире я отношусь уважительно, но тексты ее — это действительно только тексты, они должны и могут работать только с музыкой. Молодец, если она сама это знает, это много хорошего про Земфиру говорит.
Мне нравится Вера Полозкова. Не текстами, а своей позицией в мире. Она — большой молодец. Мне нравятся тексты участников моей мастерской. Вот, например, Юлия Седова:

гладишь меня и плачешь и снова жалеешь

а я отвечаю тебе:
Вася или скажем Егорка
ты был славным мальчиком по поведенью имел пятерки
кашу съедал маму свою не расстраивал
многих любил никого не предал только правду отстаивал
так вот драгоценный Егорка или же Вася
ты жил хорошо и далее не сдавайся
но если ты что-то и видел в той самой тьме
не говори мне
не говори мне
не говори мне

--------

потом-то конечно снисходит на нас благодать
и больше не важно что ничего не видать

А как же с противостоянием человека и поэта?

Иногда я вижу, как человек уходит из одного состояния в другое. Вот был поразительный поэт Дмитрий Соколов, он писал в конце девяностых совершенно невозможные стихи, которые знали, как движется реальность, какие там есть тайные ходы. Очень прагматические. Чудо вообще прагматично, как правило, ибо механизм чуда — рассказать, как можно управлять миром, своим миром, и как он устроен. Фрагмент мира, это понятно, потому что наш мозг достаточно скуден, чтоб все вместить. Хватит с нас и нашего фрагмента. Так вот, этот поэт Дмитрий Соколов умер. А человек нет (и слава богу). Теперь он Соколов-Митрич. Известный журналист. Отличный журналист. Я бы даже сказал, очень успешный журналист. Но куда пропал этот мистический мальчик, я не знаю. И зачем мне читать статьи этого журналиста — мне тоже не понятно. Ну да — сильно, ну да — интересно. Но дело в том, что раньше он был гениальным, а теперь — нет. Но если он захочет, он опять выпрыгнет. Не в стихи (да и не нужно), а оттуда, где он сейчас. И если выпрыгнет, это будет поразительно. Он построит из своих обычных кубиков, которых в нашем мозгу ограниченное количество, новый невиданный мост. И уйдет по этим мосткам. Или не уйдет. Это каждый из нас сам будет решать.

Каждый сам творит свою реальность?

Да. Каждый сам. Когда вдруг это понимаешь, думаешь, что сошел с ума, так все просто оказывается. Но потом понимаешь, что одно осознание этого факта, что ты все делаешь сам, ничего не дает. Что надо много чего делать. Но сам факт, конечно, все настройки сбивающий. Сногсшибательный.

Еще интересно ваше отношение к смерти.

Что именно вам интересно?

Что будет после нее?

Ничего.

Что сделать, чтоб этот факт был принят как счастье?

Осознать, что ничего не будет. Но именно осознать, не испугаться, не упасть духом, не забиться в клаустрофобии, но подойти к этому осознанно. Тут и начнется настоящая жизнь. И именно в этом и есть ключ. Я недавно понял, КАК можно прожить день — так сильно и счастливо, — если будешь знать, что он последний. Шарлатан Гурджиев говорил ученикам, что надо в конце каждого дня пробегать его мысленно, как будто вы умрете через час, подводя реальный итог. Это выдергивает из сна, и можно так сделать, что вспомнив прожитый день, ты не спохватишься: «Что ж я так его проплевал-то?», а наоборот, поймешь, что все правильно. И тебе станет больно — от счастья. Как раз об этом мы часто говорили на мастерской.
И после этого я бы хотел, чтобы вы спросили, почему Гурджиев (если вы знаете, кто это) шарлатан. Потому что это надо прояснить. Потому что я знаю (понял однажды), что все, кто о таких вещах говорят, все шарлатаны. И я в том числе. По очень простой причине: все это, все это знание, все это — чистая правда, и мы только замусориваем, забиваем эту правду своими человеческими особенностями. Своим «я». Слишком много привносим своего. А все очень просто. Поэтому я не люблю об этом говорить — и все время говорю. Мне мешает, что тут слишком много меня, чисто стилистически. А само знание больше всех наших стилей и фокусов.

Ну, если Гурджиев, то мне придется спросить вас о религии: ваше отношение, что близко, ваше понимание бога…

Это самое больное. Потому что бога нет. И рано или поздно это приходится понять. Но это ничего не отменяет. Наоборот — накладывает. Ты должен сам быть этим богом. Который не позволяет миру распасться. И не только для себя самого. Для многих.
Например, ты отвечаешь за циркуляцию или приток добра в мире. Это трудно. Лично для меня. Я агрессивен (часто бываю), и у меня бывают приступы ярости. И вообще я ЦАРЬ. Что очень трудно, для человека-носителя этого, потому что несвобода. Это самая моя большая слабость. Это и тщеславие. Но они никуда не денутся, так что чего на это жаловаться. Это просто придется знать — и жить. С этим. Мир все равно огромней наших самых больших слабостей.

Вам нравится быть наставником, учителем?

Нет. Мне трудно. Потому что я не умею управлять своими энергиями. Чисто психическими, без всякой мистики. Я слишком вкладываюсь, слишком не доверяю просто словам. Мне нужно как бы платить всем телом. А это чрезмерная расточительность. Поэтому я не люблю быть наставником и учителем. Однако хотим мы или нет, но мы так или иначе учителя друг другу.
Вот я упомянул Кирилла Медведева. Он, например, не желая того, был моим учителем (хотя я старше). Или Соколов тот же — от противного учитель, но это неважно. Или Вера Полозкова (она вообще мне очень интересна и много чему меня учит, даже не подозревая об этом). Иногда мне кажется, что весь мир переполнен учителями, что вокруг меня стадион учителей, а я один в центре — ученик. Это смешной образ, но мне он нравится. Главное, он мой: я же страдаю, как известно, нарциссизмом и эгоцентризмом.

Мне кажется, это свойственно многим, кто так или иначе связан с искусством. А еще мысль о том, что «я лучше всех знаю…» Но вот этот самый эгоцентризм и самопровозглашение себя царем — это не отпугивает людей? Или же вам комфортно быть в одиночестве?

Во-первых, это не самопровозглашение, это правда. Во-вторых, да, отпугивает. Но это же хорошо, что отпугивает. Меньше искушений — больше одиночества. Мне действительно надо больше бывать одному. С другой стороны, вас-то я не отпугнул? Почему другие вам кажутся менее смелыми?